Разрыв - Страница 31

Все смотрят на нее. Она кажется громадной в лунном свете. Закаленная трагедией. Но я вижу, как дрожит в ее руках молчаливое радио. Ее челюсти сжаты. Независимо от того насколько сильной стала Сесилия, в ней всегда будет теплиться надежда на лучшее. Даже если все мы знаем что надеяться бессмысленно, кто я такая, чтобы у нее это отбирать?

Линден открывает рот, чтобы заговорить, но я кладу руку ему на плечо:

- Она права – говорю я – Мы должны с ним поговорить.

- Ты уверенна? – спрашивает Линден.

Его жалость и жалость Рида и Сесилии, всего этого стало слишком много. Я отвожу взгляд в сторону на изгибающуюся траву под порывом ветра.

- Да – говорю я – А сейчас, пожалуйста, можно мне остаться одной?

Рид сразу встает на ноги.

- Шоу окончено, ребятки – говорит он и ведет Линдена и Сесилию обратно внутрь.

На верху окна открыты и через какое то время, я слышу плачь Боуэна, и Сесилия начинает петь песенку для него. Линден спрашивает ее, куда она дела свой чемодан, а она говорит ему, что он под кроватью. Они все умрут слишком рано. Я хочу найти то что спасло бы их, но я не могу.

***

Я сплю, но мой сон это яркие галлюцинации из рук Вона, который хватает Боуэна из люльки, пока Сесилия и Линден спят в кровати на расстоянии полутора метров. Но тут он шагает в лунный свет и это уже вовсе не Вон. Это мой брат.

Я открываю глаза, сердце бешено колотится. Я больше не стану их закрывать. Я поднимаюсь с дивана и подхожу к открытому окну. Там все неподвижно. Если я буду смотреть на горизонт, то смогу поверить, что линия, где земля встречается с небом – это конец света. И в тишине мне кажется, что я слышу, как мой отец что-то говорит мне.

Моя мама говорила, что я вроде бы более сильная, и поэтому я должна найти своего брата. Но, может быть, она не знала меня, так хорошо, как думала, потому что в то время пока мой брат развязывает революции и разводит костры в небе, я борюсь только за то, чтобы дышать. Я не очень сильна по любым стандартам, особенно моего брата.

Когда нам было восемь, он и я нашли упавшую звезду. Но на самом деле это было не так. Я предполагаю, что это был - просто кусок метала, попавший к нам во двор, вечером, вместе с ветром. Но ранним утром, когда мы только увидели его, он поймал лучи восходящего солнца под странными углами, и казалось, будто он в огне. Мы выбежали на улицу прямо в пижамах, и с каждым шагом огонь угасал, пока мы не увидели, что это просто скомканный кусок металла. Мой отец бежал за нами, предупреждая нас, чтобы мы к нему не прикасались. Он говорил, что это может быть опасно, и я знала, что он был прав. Я видела все эти искореженные края и ржавчину, понимая какую опасность они таят. Но все-таки, хотелось думать, что это, что-то особенное. Мой брат толкнул его ногой, и почти сразу я увидела, как белый носок становится красным. Он не двигался. Он просто смотрел, как течет кровь, пока наш отец не схватил его и не понес внутрь. Далее я помню, как он сидел на кухонном столе, пока мама возилась, вытирая ногу мокрым полотенцем и обрабатывая ее антисептиком, который шипел и потрескивал когда касался кожи. Я помню, как он смотрел на мерцающий металл во дворе, на потеки крови на нем, там, где он порезался. Я чувствовала себя преданной, что такого увлекательного нашел там за окном мой брат.

- Все нормально – сказал он мне позже, сидя с забинтованной ногой – Возможно, это кусок от бомбы. Она была сделана, чтобы навредить людям.

Он так спокойно говорил об этом. Это был последний раз, когда я видела, как ему было больно. Он слишком рано понял путь войны. Посмотреть и прикоснутся из любопытства, нет, это бы не сработало. Он должен был понять цель, а потом найти способ использовать его. Возможно, он всегда был склонен к этому. Возможно, смерть наших родителей заставила его посмотреть на вирус и на попытки вылечить его, как на своего врага, и может быть, я была единственная, кто сдерживал его. Может быть, наша мама точно знала, что она имела в виду, когда сказала нам, чтобы мы всегда оставались вместе.

Я кладу локти на оконную раму и тону в своих воспоминаниях. Когда они становятся слишком болезненными, я ищу передышку в одной из книг Рида. Я бы с удовольствием почитала книгу американской истории, но Рид таких не держит. У него какая-то глупая теория, что история была подделкой не за долго до того, как было рождено первое поколение. Он говорит, что нельзя доверять любой информации, что нам дают. Его теория заговора стала для меня утешением. Мне нравится в Риде его странный мирок. Первое что я беру - это словарь и несу его на кровать. Открываю первую страницу. Всякий раз, когда мне попадается слово, которое я никогда не использовала, я стараюсь его проговаривать и запомнить. Я нашептываю его вслух. Я перевернула уже две страницы, когда слышу стук в дверь и в проеме двери вижу Сесилию. Она стала лучше избегать скрипучих половиц и я не слышала как она пришла.

- Я увидела свет – говорит она мягко – Плохой сон?

Она хорошо меня знает.

- Слишком много думаю – говорю я.

- Хочешь поговорить об этом? – говори она – Я могла бы сделать чаю.

Она высмеивает меню Рида, но любит его чай. Он выращивает травы в банках и в картонных коробках. С чаем или без, я не хочу говорить о том, что творится у меня в голове. Это слишком выматывает, если обо всем этом говорить. И слишком болезненно, если скажу, то, что она вряд ли захочет услышать, она будет опустошена снова и снова, когда поймет что все это – ложь.

- Я пасс – говорю я – Но все равно, спасибо.

Она хмурится, но не переступает порог. Это старая привычка жизни в особняке. Это было правилом, мы не могли зайти в чужие спальни, не спрашивая. Никто из нас никогда не думал нарушать его, ведь у каждой из нас были свои причины для этих правил.